Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
8.4. Грани повседневности
Французское влияние в американском быту было традиционно значимым, а после заключения франко-американского союза усилилось еще более. Объем французского импорта в США в 1781– 1783 гг. составлял 11,48 млн ливров, хотя уже в 1784 г. произошло резкое падение спроса на французские товары[835]. Присутствие Франции в американской повседневности могло быть как прямым, так и опосредованным. Французские моды могли попадать в США непосредственно из Парижа, но они же могли быть восприняты вначале в Лондоне и оттуда перекочевать за Атлантику. Второе более характерно как для колониального периода, так и для послевоенной ситуации, когда торговые связи с Великобританией возобновились в полном объеме.
Как и сейчас, Франция в XVIII в. считалась страной изысканной кухни, высокой моды, элегантности. Монтескье в свое время иронизировал: «Они (французы. – М.Ф.) охотно признают, что другие народы мудрее, лишь бы все признавали, что французы одеты лучше всех. Они согласны подчиниться законам соперничающей с ними нации, но при условии, что французские парикмахеры будут всюду законодателями по части париков. Они в полном восторге от того, что вкусы их поваров царят от севера до юга и что предписания их камеристок распространяются на будуары всей Европы»[836]. Через несколько десятилетий после выхода в свет «Персидских писем» о том же писал Дж. Адамс: «Эта (французская. – М.Ф.) нация установила такое господство над модой, что для Парижа не подойдут ни одежда, ни парик, ни туфли, сделанные где-то еще. Таков один из методов, которыми Франция наложила дань на всю Европу и наложит дань на Америку… Париж поставляет материи и манеры для мужчин и женщин повсюду»[837].
Американцы, побывавшие во Франции, неизменно отмечали эту сторону повседневности. Тот же Адамс, несмотря на свои пуританские вкусы, признавал: «Удовольствия во Франции неисчислимы. Вежливость, элегантность, мягкость, деликатность доведены до предела»[838]. Джефферсона больше всего пленяли французские застольные манеры и французская музыка. В одном из писем он признавался: «В искусстве гастрономии и застолья они далеко впереди нас, потому что с хорошим вкусом они соединяют умеренность. При окончании большинства своих застолий они не превращаются в скотов. Я еще ни разу не видел во Франции ни одного пьяного, даже среди людей, занимающих самое низкое положение. Если бы я попытался рассказать вам, как меня восхищает их архитектура, искусство скульптуры, живописи и музыки, у меня бы не хватило для этого слов. Именно в этих искусствах они блистают больше всего. Последнее в особенности: музыка – это наслаждение, которого мы лишены, и это – лишение, истинные размеры которого исчислить невозможно. Я почти готов признаться, что это единственное, в чем я завидую им от всего сердца, и чего я, невзирая на весь авторитет Десяти заповедей, готов домогаться»[839].
В то же время свойственная французам непринужденность обращения могла просто шокировать американцев, в особенности новоанглийцев. Известно, что современные французы держат относительно небольшую личную дистанцию при коммуникации, воспринимают физический контакт с собеседником как естественный. Американцы ведут себя противоположным образом – стремятся избегать приближения к собеседнику и тем более прикосновения к нему. Те же культурные особенности проявлялись в конце XVIII в. Черты коммуникативной культуры французов воспринимались как фамильярность, иногда – как недопустимая вольность. Изумленный Элкана Уотсон подметил, как на званом обеде в Париже юная леди поцеловала Франклина в щеку и назвала его «папа Франклин»[840].
29 апреля 1778 г. в Королевской академии в Париже состоялась известная встреча Франклина и Вольтера. За несколько дней до этого Вольтер уже нанес визит американцу и благословил его внука (будущего редактора влиятельной газеты «Aurora») словами «Бог и свобода». Теперь же за двумя философами наблюдала восхищенная публика, сравнивая одного с Солоном, а другого – с Софоклом. По требованию зрителей Вольтер и Франклин обнялись[841]. Присутствовавший при этом Дж. Адамс был неприятно поражен. Он описывал всю сцену в своем дневнике: «Они раскланялись и заговорили друг с другом. Это никого не удовлетворило. Нужно было что-то еще. Ни один из философов, кажется, не догадывался, чего от них хотели или ожидали. Впрочем, они взялись за руки… Но и этого было мало. Крики продолжались, пока не было дано объяснение: “Il faut s’embrasser, à la françoise”[842]. Два пожилых актера в этом великом театре философии и фривольности сжали друг друга в объятиях и расцеловали друг друга в щеки, и тогда суматоха улеглась. Немедленно по всему королевству и, думаю, по всей Европе пронеслось: “Qu’il étoit charmant. Oh! il étoit enchantant, de voir Solon et Sophocle embrassans”»[843].
Французская кухня традиционно противопоставлялась английской. Первая считалась аристократической, изысканной и нередко – вредной для здоровья. Часто французские деликатесы давали пищу сатирикам. Р. Бёрнс язвительно высмеивал тех,
Кто обожает стол французский —
Рагу и всякие закуски
(Хотя от этакой нагрузки
И свиньям вред)[844].
В кулинарной книге Ханны Гласс, вышедшей в 1750 г., французскую кухню объявляли подходящей скорее для «французских олухов», нежели для «хорошей английской кухарки»[845]. В представлении народа она устойчиво ассоциировалась с лягушачьими лапками. И все-таки мода на «рагу и всякие закуски» не проходила по обе стороны Атлантики. Автор в «London Magazine» сетовал: «Вместо плотного ростбифа и душистого пудинга наши столы стонут под изысками Франции и Индии. Тощее фрикасе стоит на месте роскошных ребрышек, а мерзкий силлабаб вытесняет наши милые домашние настойки. Солидная еда заменяется легкими перекусами. Позабыв добрую пищу и добрый портер – две великие опоры Великой хартии и британской конституции, – мы открываем сердца и рты новым модам в кулинарии, что однажды нас погубит»[846].
Но франко-американский союз внес свои коррективы. Сложные рецепты блюд и обильное использование соусов во французской кухне по-прежнему считались антитезой республиканской простоте и умеренности. Сами французы находили американскую кулинарию слишком уж простой. Маркиз де Шастеллю, получив в Вест-Пойнте на завтрак холодные бифштексы и чай, не удержался от комментария: «Европейцам не пришлись бы по вкусу такая еда и питье»[847]. И все-таки показательно, что из американских изданий кулинарной книги Ханны Гласс, упоминавшейся выше, были исключены инвективы по адресу французской кухни[848]. Французский повар (или хотя бы обучавшийся во Франции) был предметом гордости для хозяев таверн в американских городах[849]. Эксперименты с заморскими рецептами не всегда заканчивались удачно. В Массачусетсе богач
